— Ох, матушка, я выйду на поверхность, завтра в пике ветра. Совсем как в тот раз, когда меня изгнали с твоих обсидиановых полов и из тёплой тьмы твоего света. Там больно. Знаешь, там свой свет. Он белый, как шёрстка куйситки, только во сто раз ярче. Он слепит, будто огонь, и обжигает будто огонь. Клянусь грудью, это и есть огонь! Хотя огня то я, честно, ни коли не видывала, да мне всё равно знамо. Огонь! А воздух иной там, дышится им уж очень просто. Я ж только воздуху ради да и делаю сие. А иного что сверху хорошего? Ну шелка, да всяки ткани, как Хилриши ведает, да только не от души он ведает ведь, а сугубо из политичного соображения. Я уж знаю, он хоть и ходит в шёлковом платье с грудью нагой, да это на публику, а по двору молится в шиветшивомой рубашке, да закрытой наглухо. А от того это, что и не нужны шелка нам, да хлопки надземные. Ну пущай будут, так что же? Разве станет краше жизнь? Да может оно и пошьёт себе кто-нибудь платьев шелковых, да может даже и все пошьют, только а к чему они тогда будут то, платья эти? Ни к чему. Ведь коли у всех такие, то и роль социальную свою играть перестают, я о той то бишь роли, чтобы статус показать высокий. А коли так — так нам и незачем шелков так много. А вот воздух, матушка милостивая, воздух оно хорошо. Я потому туда иду, что воздух.
— Не разберу я правды в словах твоих, дитя. Тьма живёт по углам и пещерам, под землёй и водой, но главное — в сердцах. А чьё сердце благословленно под поцелуем хладных уст моих, тому ни воздух, ни свет — ни земли, ни тьма. И ты, достойная из достойных, мне о том говоришь, что чистота блистательная и простор голый приглянулись тебе? Где не спрятать лика своего и от длани небесной, что по земле поверхностной шарится, не уйти? Не уверюсь ни в едином слове твоём, да и знаю ведь истину, как положено мне. Нет, не воздух светлый тебя манит в края надземные, но сердце тёмное, что мести жаждит. Они изгнали тебя, дитя моё, а после них и другие изгнали тебя, дитя моё, но придут и третьи, что изгонят тебя, дитя моё. Так перестань лакать моё млако, ибо ты больше не дитя, Виклириэль, что слышит Тьму, и больше тебя не изгнать, подобно тому, как свет изгоняет тень или полумрак отступает под натиском солнца. Отныне ты и сама Тьма, лишь возьми совет, что дарую тебе.
— О Матьма, дарую благо тебе за твоё слово. Коли начисто сказывать, то правда то. Про воздух я, что про шёлк Хилриши. И не чистый дух растений должна я услышать на поверхности, но запахи крови и отмщения. Да, не ради счастья я иду в горы, но ради цели. И коли на то благословляешь, то не отступлю больше, ибо ныне, там, наверху, я буду тьмою за которой спрячутся тени, и покуда останется хоть одна тень, коей ради я должна навстречу огню палящему лико поставить, то до тех пор пусть плавит меня огонь. А до сего я накоплю тьмы в своей груди, пусть наполнит она меня полностью. И под моим натиском пущай падёт сокце.
— Солнце. Это имя огня того, что ты над поверхностью видела. Но ныне же, сидя на тлене огненном пред мною не хвастай и не бросайся фразами смольными. Сие своим людям скажи, коли созовёшь на отмщение давно погибшим своим врагам, а сейчас же изволь умолкнуть.