Вечерний Новгород был иным. Улицы, ещё хранящие дневное тепло, медленно остывали. Фандал шёл, и подошвы его сапог глухо стучали по камням, а тень, длинная и острая, путалась среди домов.
Он шёл, не глядя по сторонам, но всё видя: как дымок из печной трубы стелется сизым пластом над крышей, как старуха у колодца кланяется храму Света, как мальчишки-подростки, забыв про ужин, чинят забор. Простые, мирные дела.
И тут его осенило. Он не просто шёл по чужому городу. Он шёл по своему городу. Этот запах — не просто дым и щи. Это запах дома. Этот говор — не просто чужая речь. Это речь его людей. Гном, пришелец из-под гор, сросся с этим деревянным миром на болотах. Орзаммар звал его камнем и прохладой, но сердце его теперь билось в ритме Новгорода — порывистом, живом, человеческом.
Ноги сами вынесли его на пристань. Воздух стал влажным и пах рекой, рыбой и далёким ветром. Вода Волхова была тёмной и неподвижной, лишь изредка вздрагивая от плеснувшейся рыбины, отражая первый бледный серп месяца.
Фандал упёрся руками в грубые деревянные сваи и взглянул за реку. Туда, где вода сливалась с потемневшим небом, где угадывался невидимый горизонт. Туда, куда ушёл он.
Вся твердыня, вся его гномья уверенность вдруг сникла, сменилась горьким комком в горле. Работа не могла заткнуть эту дыру. Власть не могла её заполнить.
– Когда же ты вернёшься, князь? – прошептал он так тихо, что слова утонули в лёгком всплеске воды у берега, – земля твоя крепка. Город твой жив. Но он ждёт тебя. И я жду.
Тишина ему не ответила. Лишь вода молча лизала камни у его ног, унося слова в тёмную, неизвестную даль.