ПД
Холодный ветер с Волхова гнал последние клочья апрельского тумана. На холме Ярилы, где камни новгородские сплелись с эльфийским резным деревом, стоял Храм Света. Воздух звенел. Но не от холода, а от звона невидимых струн. От эльфийского пения.
Князь Всеволод стоял на пороге. Бордовый кафтан с горностаем тяжелел на плечах, но спина – прямая. Рядом встала Агафья, ловя каждый отзвук эльфийской песни. Добромир Железная Десница стоял чуть позади, взгляд его был устремлен на толпу. Любава была тут же, рядом с отцом, рука об руку с мужем. Святослав, сын князя, старался копировать отцовскую непоколебимость, но восторг горел в глазах.
Внутри храма, на алтаре из светлого камня, сиял Артефакт. Не огромный, не ослепительный. Теплый. Хранители стояли у пьедестала полукругом. Их голоса слышались не пением, а самой чистотой, материализованной в звук, подобные серебряным колоколам в тишине соснового бора. Резные листья на стенах храма будто шевелились в такт. Народ толпился снаружи, затихший. Мужики в нарядных рубахах, бабы в платках, дети на закорках. Дышали паром. Ждали.
Песня смолкла. Тишина ударила гулче грома. Всеволод шагнул вперед, на самый край порога. Взгляд его, тяжелый и ясный, обвел толпу. Увидел седины стариков, помнивших Катаклизм. Увидел рубцы на лицах воинов. Увидел широко раскрытые глаза детей, не знавших мира без Тьмы за Уралом.
– Новгород! – голос князя рванулся в морозный воздух, ровный, мощный, как весенний паводок, сокрушающий лед. Не крик. Набат. – Видите Свет? Чуете его дыхание? – он указал рукой в теплой лосиной перчатке на Артефакт.
– Сила его – не в камне резном! Не в песне эльфийской! Сила его – в вас! В воле вашей! В духе, что не сломили ни Катаклизм, ни хазарин окаянный, ни шепот Тьмы из каменных гор!
Толпа замерла. Дым костров стлался по земле.
– Сей Свет – не замена вере отцов! Не забудем мы ни Велеса, ни Перуна, ни саму Мать-сыру землю! Нет! – Всеволод ударил кулаком в ладонь. Звонко. – Сей Свет – щит! Щит, что укрепит нас! Даст силы выстоять! Когда пойдет Тьма Уральская черной рекой, когда твари Культа поползут из нор своих – этот Свет будет гореть! Здесь! В Новгороде! В сердце каждого, кто Русь защищать встанет!
Он сделал паузу. Будто почуял, как духи предков стоят стеной за его спиной.
– Сила Света – наш щит против Тьмы Уральской! Она не заменит веру предков, но укрепит Русь в час великой битвы! В час испытаний!
Рука князя широким жестом обняла и храм, и толпу, и весь Новгород за ней.
– А ныне – праздник! День Света первого на Руси! Идите! Пир великий на площади! Мед хмельной пусть льется рекой! Пироги дымящиеся не кончаются! Песни звучат! Идите все! От мала до велика! За силу нашу! За волю! За Свет, что мы зажгли!
Рев толпы поднялся к небу. Радостный. Гулкий. Как гром после долгого ненастья. Люди хлынули к площади, где уже дымились котлы, резались туши, лились реки медовухи. Смех, крики, звон чарок.
Но праздник не кончился пиром. На расчищенном поле у подножия холма поставили чучело. Неуклюжее, из соломы и старых тряпок. Лицо – угольки, рот – оскал. Уральская Тьма. К нему потянулся народ. Старуха сунула в солому клок седых волов – боль от старческих костей. Мать привязала лоскут от рубашки хворого дитяти. Воин бросил обрывок порванной кольчуги – память о ране. Каждый отдавал чучелу свою боль, свой страх, свою немощь.
Волхвы, принявшие Свет – не все, но многие – стояли рядом. Лица сосредоточены. Когда чучело запылало – высоко, жарко, очищая ночь, – они подняли вмиг засветившиеся руки. Не грозные заклятья зазвучали из их уст, а тихие напевы, сливающиеся с треском огня.
И началось. Старик, опирающийся на костыль, вдруг распрямился, осторожно ступил без опоры. Изумленно засмеялся. Ребенок, кашлявший всю зиму, вдохнул полной грудью дым костра – и не закашлялся. Усталая мать почувствовала, как тяжесть спадает с плеч, будто невидимые руки поддержали. Не громкие чудеса, не воскрешения. Тихие. Житейские. Исцеление духа. Ободрение. Сила, чтобы завтра встать и снова пахать, строить, держать меч.
Дым от костра с Тьмой смешивался с дымом пиршественных костров, унося скорби в холодное небо. На площади лились песни. Эльфы, непривычные к такой грубой веселости, смотрели с вежливым любопытством, но и их строгие лица смягчились. Князь Всеволод сидел за столом рядом с Добромиром. Воевода молча поднял тяжелую чарку. Князь – свою. Столкнулись. Мед пролился на стол.
– За Свет? – хрипло спросил Добромир.
– За Русь Светлую, – твердо ответил Вещий. И выпил. Тепло меда разливалось по жилам, прогоняя остатки холода.
