Воздух в квартале Мастеров гудел, как растревоженный улей. Пахло дымом и потом. Под сводами большой кузни звенели молоты, шипело в бочках железо, и гномы с русичами, не глядя друг на друга, понимали с полуслова — где подать, куда отнести, когда отойти.
Фандал Златозвон стоял у своего горна. Молот в его руке вздымался и опускался, отбивая на золотой цепи звонкую, ясную дорожку. Не украшение ковал он, а доспех для духа, рунические латы для Дуба-Стража, что впитывали бы тёмную гниль и обращали её в тлен.
– Тын-дынь… – пел молот по золоту.
– Ты-жжж… – вторил ему пар, когда Фандал окунал раскалённую заготовку в чан. Вода кипела и сердилась.
Мысли текли в такт работе, тяжёлые и упрямые. Конунг шведский, этот спесивый ярл, теперь прятался где-то здесь, на Руси, словно перепуганный заяц. Сбежал от своих же, от той смуты, что сам и посеял. Стоило ли тратить силы на его поиски? Вытащить за бороду из какой-нибудь тёмной избенки, выставить на свет? И что тогда? Крикнуть ему в лицо «За свои дела ответишь!» или использовать, как пешку в игре?
Молот замер на мгновение. Нет. Не пешка. Треснувший горшок, что уже не склеить. Его слово теперь ничего не стоило. Силу свою он растерял, растерял и право говорить от имени своего народа. Искать его — только время тратить. Пусть сидит в норе и дрожит. Не в нём теперь главная заноза.
Фандал снова размахнулся. Молот обрушился на металл, и новый рунический знак лег на золото — острый, как клык.
– Тын-дынь! – отозвалось эхом под сводами, где звенели десятки других молотов. Работа продолжалась.